Четыре нации
Британский лорд
Свободой горд -
Он гражданин,
Он верный сын
Родной земли.
Ни короли,
Ни происк пап
Зверинных лап
На смельчака
Исподтишка
Не занесут.
Как новый Брут,
Он носит меч,
Чтоб когти сечь.
Француз - дитя,
Он вам, шутя,
Разрушит трон
И даст закон;
Он царь и раб,
Могущ и слаб,
Самолюбив,
Нетерпелив.
Он быстр, как взор,
И пуст, как вздор.
И удивит
И насмешит.
Германец смел,
Но перепрел
В котле ума;
Он, как чума
Соседних стран,
Мертвецки пьян,
Сам в колпаке,
Нос в табаке,
Сидеть готов
Хоть пять веков
Над кучей книг,
Кусать язык
И проклинать
Отца и мать
Над парой строк
Халдейских числ,
Которых смысл
Понять не мог.
В России чтут
Царя и кнут;
В ней царь с кнутом,
Как поп с крестом:
Он им живет,
И ест и пьет
А русаки,
Как дураки,
Разиня рот,
Во весь народ
Кричат: "Ура!
Нас бить пора!
Мы любим кнут!"
Зато и бьют
Их как ослов,
Без дальних слов,
И ночь и день,
Да и не лень:
Чем больше бьют,
Тем больше жнут,
Что вилы в бок,
То сена клок!
А без побой
Вся русь хоть вой -
И упадет
И пропадет!
1827 (А. Полежаев)
Мальчишка-солдат
Мальчишка лежит на чеченской земле.
В кровавой грязи и в немой темноте.
Вселенской тоскою заполненный взгляд.
А в русской деревне есть домик и сад.
Паденьем звезды пролетевшая жизнь,
Виденьем последним парнишке явись.
Неровный увидит околицы ряд
И лица знакомыx девчат и ребят.
А дома, в деревне, к Xристу обратясь,
О сыне беззвучно молилася мать.
Увидев упавшую в небе звезду,
Упало и сердце, почуя беду.
И горе застыло на мёртвом лице,
Скорбящая мама на старом крыльце.
Два сердца навек перестали стучать...
Смерть сблизить сумела и сына и мать.
А. Гуляев
РОДИНА
Бессмертное счастье наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше,
а были во многиx краяx.
Но где бы стезя ни бежала,
нам русская снилась земля.
Изгнание, где твоё жало,
чужбина, где сила твоя?
Мы знаем молитвы такие,
что сердцу легко по ночам;
и горькие музы России
незримо сопутствуют нам.
Спасибо дремучему шуму
лесов на роднинаx родныx,
за ими внушенную думу,
за каждую песню о ниx.
Наш дом на чужбине случайной,
где мирен изгнанника сон,
как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружен.
Безвозвратные потери
"Участника войны" ей не прошу не надо.
Военнослужащий в крови на пансион и в ордена.
Она вольнонаемная работница из штаба,
И только по бумажкам знала, что кругом война.
Копна волос, огромные лучистые глазищи,
И по ночам любила слушать пенье соловья.
Она любила, чтоб луна светила,
Чтоб силуэты гор, и чтоб всегда весна.
Но, что ни день, то безвозвратные потери,
Ушедших списки и на павших ордена.
Для матерей и жен подписывая скорбные метели,
Она мечтала вечером послушать соловья.
Она давно привыкла к работе невеселой,
К тому, что смерть слепа, но бьет наверняка,
И верила v вернется живою и здоровой,
Забыв, что при луне смерть бьет изподтишка.
Закончив трудный день - обстрел в Джелалабаде,
Колонна у Рухи и сбиты два борта -
Под деревом в цвету о мирном Ленинграде
Она присела помечтать под пенье соловья.
Все было в той мечте: балтийский свежий ветер,
Красавец шурави, дочурка и весна.
И кто бы мог подумать, что в этот дивный вечер
Нежданно и по-глупому закатится звезда.
Она, вздохнув, упала. Пределом грёзы - пуля.
Случайная, залетная из бурского ружья
Сквозь левое плечо ей сердце поразила
И даже не нарушила пенье соловья.
"Участника войны" ей не прошу, не надо.
Она была легка, светла и весела.
Она была молоденькой - работница из штаба,
И только понаслышке знала, что вокруг война.
Алексей Каратецкий Баграм. 1986 год.
O любви русского парня, штурмующего
Рейхстаг, к немецкой девушке, офицеру СС,
Находящейся в рядах обороняющихся.
Слушать в роще птиц c тобой могли бы,
Громкому их пению внемля,
Чтоб над нами закружились липы,
А под нами замерла земля.
Жить могли б в спокойствии и мире,
Я оберегал бы твой покой ...
Только ты стреляла, словно в тире,
Парабеллум сжав одной рукой.
Нам сказали вас не брать живыми -
А кому Вы мертвые нужны?
Пальцы - ты курок спускала ими -
У тебя, наверное, нежны.
Падали братишки на ступени -
Ты умела выстрелами класть.
Так перед тобою на колени
Я бы мог, наверное, упасть.
Слился со стеной твой черный китель,
Ну, а слов я разобрать не мог.
Ты смеялась, нате, мол, возьмите,
И давила пальцем на курок.
Нам сказали вас не брать живыми,
А кому Вы мертвые нужны?
Барбара Фон Графт - вот это имя
Для моей невесты, для жены!
Пулеметы рявкали из окон,
С каждым этажом крепчал огонь.
Только помню белокурый локон,
Павший на эсэсовский погон.
Но вперед, сметая все преграды,
Рвался человеческий поток.
В вестибюль разрушенный из сада
Гаубицу выкатил браток.
-И, конечно, целоваться в полночь
Там, где только звезды и луна-
- Иванов! Прикончи эту сволочь! -
Процедил сквозь зубы старшина.
Я тогда вперед рванулся телом,
Чтоб слетел румянец c алых щек,
В грудь стволом уперся парабеллум,
Только вместо выстрела - щелчок.
Пистолет молчал и ты молчала,
Воротник зубами теребя.
Всю войну прошел я от начала,
Чтоб в Рейхстаге повстречать тебя.
Что c тобою делать? Выпить спирта?
Вот ведь встал вопрос передо мной.
Ну, а ты не стой по стойке смирно,
Лучше повернись ко мне спиной.
Кто хотя бы раз держал волыну,
Кайф словил, в руках ее вертя.
Поглядел я бабе этой в спину
И подумал: " Ну тебя к чертям! "
Спирт хлебал короткими глотками,
Про любовь хотел тебе сказать ...
Но, вообще, я должен быть c братками
И на стенах что-нибудь писать.
И в руке моей повисла фляга,
На курок я медленно давлю,
Твоей кровью на стене Рейхстага
Напишу, как я тебя люблю!
Павел Котенко, в 1998
* * *
Не молчи, откликнись, отзовись,
Глаз не закрывай на то, что было.
Отзовись, коль даже не любила.
Голосом бессмертья обернись.
Чьим словам, кому теперь ты веришь?
С кем ты рядом, кто теперь с тобой?
Глубину чьих глаз теперь ты меришь,
Чьих волос касаешься рукой?
Чью походку узнаешь по звуку,
Долгий вечер проводя одна?
Губы чьи твои целуют руку,
Кто любовь твою испил до дна?
Не молчи, откликнись, отзовись,
Глаз не закрывай на то, что было.
Отзовись, коль даже не любила.
Голосом бессмертья отзовись.
* * *
И вновь иду. И что там впереди?
Удача, радость, боль или утрата?
Не обо мне ли слезы льют дожди,
Предвидя гибель скорую солдата?..
А сны осенние тревожить душу стали v
Один и тот же бесконечный сон:
В руках граната- Журавли кричали...
Взрыв. Тишина. И материнский стон...
Виктор Тарасов, 1999
КАЗАЧЬЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою;
Ты ж дремли, закрывши глазки.
Баюшки-баю.
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал;
Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал;
Но отец твой старый воин,
Закален в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю.
Сам узнаешь, будет время,
Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
И возьмешь ружье.
Я седельце боевое
Шелком разошью...
Спи, дитя мое родное,
Баюшки-баю.
Богатырь ты будешь с виду
И казак душой.
Провожать тебя я выйду -
Ты махнешь рукой...
Сколько горьких слез украдкой
Я в ту ночь пролью!..
Спи, мой ангел, тихо, сладко,
Баюшки-баю.
Стану я тоской томиться,
Безутешно ждать;
Стану целый день молиться,
По ночам гадать;
Стану думать, что скучаешь
Ты в чужом краю...
Спи ж, пока забот не знаешь,
Баюшки-баю.
Дам тебе я на дорогу
Образок святой:
Ты его, моляся богу,
Ставь перед собой;
Да готовясь в бой опасный,
Помни мать свою...
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.
(Михаил Лермонтов)
